КРУЖОК ИЩУЩИХ ХРИСТИАНСКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ В ДУХЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ХРИСТОВОЙ ЦЕРКВИ

(янв. 1907-1917), религиозно-философское общество. Собрания К. и. х. п. проходили преимущественно в Москве, но, как следует из Устава Кружка, могли проходить и в др. местах Московской губ. (Устав. 2013. С. 470). Кружок имел неск. филиалов. Из его членов избирались председатель, казначей и библиотекарь. Заседания были закрытыми: «На собрания Кружка публика не допускается, не допускаются также и представители печати» (Там же. С. 471). В устраиваемых Кружком чтениях и беседах могли принимать участие посетители, приглашенные по предложению одного из его членов (Там же). В Москве собирались или на квартире мч. Михаила Новосёлова (дом Ковригиной возле храма Христа Спасителя, кв. 12), или в доме А. А. Корнилова (Н. Кисловский пер., д. 6), или на квартире В. А. Кожевникова (Кисловский пер., д. 6). С. И. Фудель оставил описание квартиры мч. Михаила: «У него была там зала с большими портретами Хомякова, Достоевского и В. Соловьёва, с длинным столом для занятий его религиозно-философского кружка, его кабинет с образом св. Иоанна Лествичника, и третья маленькая комната-столовая, где мы и сидели за чаем, а М. А. [Новосёлов] время от времени бегал с совочком за углями в самовар, чтобы его песня не прекращалась» (Фудель. 2005. С. 290).

Целью Кружка было христ. просвещение, что и записано в 1-м параграфе Устава: «Кружок имеет целью помогать своим членам, а также и посторонним лицам, которые будут к нему обращаться, в усвоении начал христианского просвещения. Кружок никаких политических целей не преследует и в обсуждение политических вопросов не входит» (Устав. 2013. С. 470). Для достижения поставленной цели предполагались организация чтений и бесед, работа б-ки, а также издательская деятельность (Там же). Свящ. Иоанн Альбов писал, что «способы, которыми кружок осуществляет свою великую задачу, разнообразны. Личные беседы, публичные собеседования или общественно-церковные, направление сомневающихся в вере к опытным в духовной жизни, например, к старцам-духовникам в Зосимовой или в Оптиной пустыни» (Альбов. 1909. С. 3).

Учредителями К. и. х. п. стали мч. Михаил Новосёлов, Ф. Д. Самарин, Кожевников, Н. Н. Мамонов и П. Б. Мансуров. В течение года к ним присоединились архим. Феодор (Поздеевский; с 1909 епископ), Корнилов и А. И. Новгородцев. Кружок называли то Новосёловским, то Самаринским, то Корниловским. Председателем был избран мч. Михаил. В работе Кружка принимали участие свящ. Феодор Андреев, Н. С. Арсеньев, Ю. П. Бартенев, Н. А. Бердяев, свящ. Сергий Булгаков, А. С. Глинка-Волжский, С. Н. Дурылин, свящ. Александр Ельчанинов, Н. Д. Кузнецов, свящ. Сергий Мансуров, гр. Д. А. Олсуфьев, Г. А. Рачинский, свящ. Валентин Свенцицкий, Л. А. Тихомиров, кн. Г. Н. Трубецкой, кн. Е. Н. Трубецкой, Д. А. Хомяков, гр. К. А. Хрептович-Бутенев, прот. Иосиф Фудель, свящ. Павел Флоренский, С. А. Цветков, В. Ф. Эрн и др.

К. и. х. п. пользовался покровительством еп. Феодора (Поздеевского) и духовно окормлялся старцами Смоленской иконы Божией Матери Зосимовой мужской пустыни схиигум. Германом (Гомзиным) и иеросхим. Алексием (Соловьёвым).

Особую роль в Кружке играл мч. Михаил Новосёлов. Христ. просвещение интеллигентной молодежи и издание «Религиозно-философской библиотеки» (1902-1917), которым посвятил себя мч. Михаил, стали общими заботами членов Кружка, а «Религиозно-философская библиотека» - его печатным органом. Всего за время существования издания вышли 39 нумерованных выпусков, 20 отдельных книг и неск. десятков «Листков», в которых публиковались выдержки из духовной лит-ры. Авва Михаил, как называли Михаила Новосёлова его друзья, был человек «очень активный, даже хлопотливый, очень участливый к людям, всегда готовый помочь, особенно духовно» (Бердяев. 1991. С. 173). В дело Кружка он вкладывал всю душу.

Большой авторитет в Кружке имел Самарин. Свящ. П. Флоренский отмечал, что авторитет Самарина помимо личных качеств был усилен его местом в истории славянофильства. «Когда-то юнейший из старых, он стал потом старейшим из молодых. Этим определилось его особое значение для нас. Соборность сознания, этот важнейший член славянофильского исповедания, во времени являет себя как преемство… Живое предание славянофильства явилось нам в лице Фёдора Дмитриевича. Из его рук мы, внуки, получили нить, связующую с славянофилами-дедами, с славянофильством золотого века» (Ф. Д. Самарину... от друзей. 1917. С. 15-16). Кожевников писал о Самарине, что тот представлял Кружок не столько как ученое религиозно-философское об-во, но как группу единомышленников, «братство», «члены коего свободным духовным общением, беседами, чтением и практической деятельностью в церковном духе объединялись бы друг с другом, содействовали прежде всего взаимному духовному росту, уяснению и углублению религиозного понимания и оживлению религиозного назидания, а затем, по мере сил и возможности, пытались бы в том же смысле влиять и на окружающую среду, преимущественно современной молодежи» (Там же. С. 2). Духовное единение в деятельности Кружка ставил на первое место и Михаил Новосёлов. Это единение он считал более важным и глубоким, чем единомыслие: «Я думаю, что молитвенное общение не есть единение только в области чувства: оно есть единение в духе, т. е. во всецелости нравственного существа... Единомыслие же захватывает не так глубоко, и может ограничиваться только интеллектуальной сферой, несущественной (хотя и имеющей свою цену) в христианстве» (Переписка мч. Михаила Новосёлова. 2013. С. 441).

«Вдохновляющей силой» Кружка Арсеньев называл Кожевникова, он отмечал незаурядный ум и широчайшую эрудицию этого ученого-самоучки (Арсеньев. 1993. С. 300).

Сохранилось свидетельство также важной роли свящ. П. Флоренского не только в К. и. х. п., но и во всем «московском молодом славянофильстве». В. В. Розанов в письме М. М. Спасовскому от 11 апр. 1918 г. писал об этой роли: «Это Паскаль нашего времени. Паскаль нашей России, который есть, в сущности, вождь московского молодого славянофильства и под воздействием которого находится множество умов и сердец в Москве и в Посаде, да и в Петербурге» (Спасовский. 1968. С. 62).

Восторженную картину духовной атмосферы в Кружке нарисовал свящ. П. Флоренский в письме Розанову от 7 июня 1913 г.: «Конечно, московская «церковная дружба» есть лучшее, что есть у нас, и в дружбе этой полная coincidentia oppositorum (совпадение противоположностей.- С. П.). Все свободны, и все связаны; все по-своему, и все - «как другие»... Весь смысл московского движения в том, что для нас смысл жизни вовсе не в литературном запечатлении своих воззрений, а в непосредственности личных связей. Мы не пишем, а говорим, и даже не говорим, а скорее общаемся. Мы переписываемся, беседуем, пьем чай... Вас удивляет отсутствие зависти. Но ведь у нас друг к другу не может быть зависти, ибо почти все работают сообща и лишь небольшая часть работы в том или другом случае падает на того или другого... В сущности, фамилии «Новосёлов», «Флоренский», «Булгаков» и т. д., на этих трудах надписываемые, означают не собственника, а скорее стиль, сорт, вкус работы...» (Розанов. 2010. С. 133).

О том, как осуществлялась такая «соборная» деятельность, свидетельствует письмо Михаила Новосёлова Самарину от 20 июля 1911 г. Упоминая о появившемся в газетах и вызывавшем нек-рые недоумения послании архиеп. Антония (Храповицкого) баптистам, Михаил Новосёлов писал: «Вот что было бы хорошо: Вы ведь начали писать мне нечто о сем послании,- продолжите начатое и пришлите, не стесняясь формой изложения, необработанностью и недоговорками. Я прочитал бы написанное Вами и присоединил бы свои соображения, если бы они понадобились; легко мог бы привлечь к этой работе и кое-кого из здешних приятелей, как например о. Павла Флоренского. Затем сии писания препроводили бы Влад. Ал. [Кожевникову], который отозвался бы вместе с С. Ник. [Булгаковым]. Таким образом, мог бы получиться (а м[ожет] б[ыть], и «соборный») документ, которым можно было бы воспользоваться в интересах выяснения вопросов, затронутых Антонием. Если Вы знаете, где Пав. Бор. [Мансуров], то привлеките и его к этому делу» (Переписка мч. Михаила Новосёлова. 2013. С. 461).

На собраниях Кружка читали доклады самого разнообразного содержания на темы, волновавшие современников. Среди других были заслушаны доклады Самарина о монтанистах, о сщмч. Игнатии Богоносце, о социализме и христианстве. Кожевников прочел неск. докладов о буддизме и христианстве, о значении изучения церковной истории для современности, о «Преобладании научного сомнения в современном неверии». Свящ. П. Флоренский прочел доклад об идее Софии Премудрости Божией. Тихомиров сделал доклады о гностицизме, мистицизме, Логосе и Филоне Александрийском, философии Каббалы, Веданты, о магометанском мистицизме, «Борьбе за Царство Божие», «Самобытности христианского учения». Арсеньев выступил с докладом «Тяготы жизни». А. М. Туберовский - с докладом «Созерцательное богословие святых». Кн. Г. Н. Трубецкой рассказал о политических аспектах «Афонского дела» (см. ст. Имяславие).

Члены Кружка печатали свои труды в «Религиозно-философской библиотеке» Михаила Новосёлова, в книгоиздательстве «Путь», в ж. «Русская мысль» (с 1910, при редакторе П. Б. Струве), в «Богословском вестнике» (с 1912, при редакторе свящ. П. Флоренском), в газ. «Московские ведомости» (в 1909-1913, при редакторе Тихомирове), в ж. «Итоги жизни» и др. изданиях. Возник проект издания избранного из творений св. отцов. Намечалось издание краткого толкования ВЗ и НЗ. Эти проекты не были осуществлены (Кожевников. 2005. С. 341-342).

На квартире Михаила Новосёлова действовал студенческий «филиал» К. и. х. п. Зимой 1908/09 г. в «филиале» студенты под рук. Самарина занимались изучением НЗ. В годы первой мировой войны здесь же возник Иоанно-Богословский кружок, члены которого водили воинов, находившихся на излечении в госпиталях, по московским святыням (Полищук. 1994. С. XXIII). Самарину претила мысль, что он и его единомышленники должны стать миссионерами или учителями, которые будут «давать уроки». Прежде всего он считал необходимым духовное общение, собеседование: «…надо не учить откуда-то сверху, а совместно поучаться, в простой непринужденной дружеской беседе; духовная самобытность каждого участвующего здесь сохраняется; его большие или меньшие знания в той или иной области могут, когда потребуется, проявляться; но мертвящего, надмевающего с одной стороны, принижающего - с другой разделения на учителей и поучаемых не будет» (Кожевников. 2005. С. 299).

Зимой 1911/12 г. Михаил Новосёлов, Самарин и Кожевников были избраны Советом МДА и утверждены Синодом в звании почетных членов МДА. Представление к званию написали свящ. П. Флоренский (о Михаиле Новосёлове и Кожевникове) и свящ. Ф. Андреев (о Самарине). Эти избрания были свидетельством заслуг К. и. х. п. перед Церковью (Из академической жизни. 1912).

В нек-рых вопросах члены Кружка противостояли синодальной власти. Они возмущались молчанием Синода по поводу деяний Г. Е. Распутина. 24 янв. 1912 г. в газ. «Московские ведомости» появилась петиция «Св. Синод и епископ Гермоген. Голос мирян», подписанная ведущими членами К. и. х. п. В петиции выражалось недоумение по поводу неясности обвинения, выдвинутого против сщмч. Ермогена (Долганёва). Еп. Ермоген, повлиявший на продвижение Распутина в высшие круги петербургского общества, к 1912 г. открыто выступал против него. Еп. Ермоген был низведен с кафедры и удален на покой в мон-рь формально из-за неподчинения распоряжениям Синода и «голословное опорочение перед Государем Императором» его постановлений и суждений. Авторы петиции указывали на необычайную быстроту разбирательства этого дела и намекали на связь с делом Распутина. Синод ответил «москвичам» статьей, в к-рой объяснялись вина еп. Ермогена и правомерность наказания без упоминания имени Распутина (ПрибЦВед. 1912. № 8). Также был высказан упрек в адрес «москвичей», устроивших «суд над церковной властью» через газету, что «вносит соблазн в умы», вредит Церкви. «Москвичам» напоминалось 64-е прав. Трулльского Собора, запрещающее мирянину «перед народом» рассуждать о вере или «учить как учителю». В ответ «москвичи» утверждали, что соборное установление, на к-рое ссылался Синод, запрещает мирянам учить в Церкви догматам веры, но не запрещает высказывать свое суждение о действиях представителей церковной власти (Моск. вед. 1912. № 65, 66). Этой газетной шумихой была недовольна царская семья (см.: Никитина, Половинкин. 1998. С. 25-30).

Столкновение К. и. х. п. и Синода состоялось также по поводу «Афонского дела». В Кружке «имяславцев» защищали Михаил Новосёлов, свящ. П. Флоренский, Кожевников, свящ. С. Булгаков, свящ. Ф. Андреев, Эрн. Более осторожную позицию занимал Самарин, однако действий церковной власти ни до, ни после опубликования послания Синода от 18 мая 1913 г., осудившего имяславие, не одобрял. До опубликования послания, как полагал Самарин, требовалось вдумчивое разбирательство, в ходе которого нужно было выслушать обвиняемых и посоветоваться с епископами. После же опубликования требовались проповедь и увещание, в крайнем случае созыв Собора. Насильственными действиями, в результате к-рых с Афона были выдворены монахи-«имяславцы», Самарин возмущался и считал, что они сослужили плохую службу и гос. и церковной властям, ожесточили всех недовольных и понизили авторитет властей (Дубинин. 2005. С. 287). После публикации послания Синода К. и. х. п. оказался на грани роспуска. В то же время Михаил Новосёлов, свящ. П. Флоренский, свящ. С. Булгаков продолжили разработку проблем имяславия.

Следующий кризис К. и. х. п. пережил после опубликования свящ. П. Флоренским в 1916 г. работы «Около Хомякова: Критические заметки». Здесь в понимании соборности у А. С. Хомякова свящ. П. Флоренский увидел «дух имманентизма, который составляет существо протестантства, хотя и в неизмеримо-усовершенствованном виде» (Флоренский. 1996. С. 295). Свящ. П. Флоренский полагал, что Бог-Любовь делает соборность онтологичной. Церковь открывает онтологическую, «в Боге сущую Истину», а у Хомякова «постановления всей Церкви истинны потому, что они постановления всей Церкви. Важно как будто слово «всей», как если бы постановления Церкви были не открытием Истины, а сочинением ее,- как если бы Истина была имманентна человеческому разуму, хотя бы и соборне взятому, а не трансцендентна ему и из своей трансцендентности открывающейся ему» (Там же. С. 296). Состоялось обсуждение этой работы, на которое свящ. П. Флоренский не был приглашен и о к-ром узнал косвенным путем. В организации этого «тайного суда» свящ. П. Флоренский обвинял Михаила Новосёлова. После этого свящ. П. Флоренский стал считать себя независимым от К. и. х. п. (Переписка свящ. П. А. Флоренского со свящ. С. Н. Булгаковым. 2001. С. 116-118), хотя дружеского общения со всеми членами Кружка, в т. ч. и с Михаилом Новосёловым, не прекратил. 25 янв. 1917 г. Михаил Новосёлов писал свящ. П. Флоренскому: «Дорогой отец Павел! Спасибо Вам за дружеское письмо и отеческое наставление...» (Переписка свящ. П. А. Флоренского и М. А. Новосёлова. 1998. С. 164).

В ряде статей 1915-1916 гг. Бердяев подверг критике направление К. и. х. п. Бердяев ждал Третьего Завета, «эпохи творчества», который идет на смену ВЗ, «эпохе закона», и НЗ, «эпохе откровения искупления». С позиций этого ожидания он и критиковал К. и. х. п. Реставрацию в Кружке славянофильства Бердяев называл «духовной реакцией» (Бердяев. 2004. С. 75). По его мысли, вместо творческого устремления к Третьему Завету Кружок «ищет корней и вековых основ религиозного сознания, боится человеческого произвола» (Там же. С. 148). Члены Кружка «не обладают смелостью почина, они лишены творческой силы». И выходит у них в результате «новое православие», а не старое. А это «новое православие» есть «нетворческий модернизм» и «стилизация» (Там же. С. 149). Свящ. П. Флоренского Бердяев считал «учителем Церкви славянофилов, главой и вдохновителем московского кружка возродителей православия» (Там же. С. 282). Поэтому главные удары Бердяева были направлены именно против свящ. П. Флоренского, который «хочет утвердиться в данности» и «сложить с себя бремя ответственности за творческое движение в Церкви» (Там же. С. 286). Отношение свящ. П. Флоренского к Церкви, по мнению Бердяева, отношение раба (Там же. С. 288). «Онтологизм» свящ. П. Флоренского есть «укрепление всякой статической данности и отрицание всяких творческих заданий» (Там же. С. 289). Аналогичные обвинения Бердяев высказал и в отношении свящ. С. Булгакова, которому якобы «неведома новозаветная духовная свобода» и который «боится творчества как сатанизма» (Там же. С. 157-158). В своих поздних воспоминаниях Бердяев выказывал большую личную симпатию к членам Кружка, но к их направлению остался непримирим: «То был голос традиционного, монашески-аскетического православия, враждебного знанию, науке, культуре» (Он же. 1991. С. 187). Этим «врагам» свободы и творчества Бердяев противопоставил свободу «человеческой стихии»: «Вся грядущая жизнь христианской Церкви зависит от свободного раскрытия в ней человеческой стихии, человеческой активности. Гуманизм должен быть введен изнутри, имманентно в религиозное русло» (Он же. 2004. С. 291).

В защиту К. и. х. п. в ряде статей выступил Розанов, который лично знал всех его членов. В свободе творчества Бердяева он увидел произвол: «Москвичи правы, путь их мудрый. Собственная бердяевская «философия творчества» под углом этого зрения представится оправданием личного произвола, «развязыванием» со всякою религиею, а не «связыванием» с какою-либо религиею. И как он не поймет, что это «развязывание» приводит на последнем исходе к той же убивающей углекислоте позитивизма, «реальных знаний», «метерьяльных интересов», из которой только что начала выбиваться горькая русская душенька, тоскующая русская душенька. Это - индивидуализм, со всем его отчаянием и пагубой» (Розанов. 2008. С. 354). Необходимы церковные традиции: «Конечно, от себя и вновь создавать можно живее; но ведь «создашь» на час, создашь личное уродливое,- если дело касается таких великих вещей, как создание религиозное, как сотворение церковное. Отсюда совершенно правилен принцип традиционности, преемства в Церкви, в государстве, да отчасти в искусстве, в литературе, во всем крупном и коллективном» (Там же. С. 337). Стилизация, в которой Бердяев обвиняет «москвичей», есть нечто внешнее, бездушное, но в Кружке нет бездушия, а есть боль и терзание (Там же. С. 320). «Москвичи» не застыли на месте, но идут вперед: «Скромно, тихо и безмолвно москвичи протянули руку к могилам старого славянофильства,- хотя они явно ведут доктрину славянофильства дальше, вперед,- и ведут ее энергичнее вперед» (Там же). В качестве примера Розанов указывает на книгу свящ. П. Флоренского «Столп и утверждение Истины». «Москвичи» делают свое дело: «…мы имеем дело с явлением огромно-тихим, величаво-незаметным,- и вот в этой-то «тихости» и «незаметности» москвичи гениально угадали смысл русской истории, течение и дух всего религиозного на Руси. Они гениально поняли силу и красоту молчания, «невыявления»; и хотя все «пишут», но явно не стараются, воздерживаются от всякой полемики, никогда не защищают и не оправдывают себя,- и вместе с тем ежедневно продолжают свое стойкое дело, свое настойчивое, полное внутренней энергии дело» (Там же. С. 319). Розанов отмечает, что членов Кружка связывает «философская дружба», что их связь личная и нравственная и что собраны они не для спора, а для общения (Там же. С. 332). К. и. х. п.- это не литературная, а жизненная школа, «философско-поэтический» кружок (Там же. С. 341).

Арсеньев сравнил атмосферу К. и. х. п. с нецерковной или околоцерковной атмосферой Религиозно-философского об-ва памяти Вл. С. Соловьёва: «Там, в «Соловьёвском» обществе, была иногда даже хаотичность и соблазнительность духовных исканий. Здесь, в Корниловском кружке, была крепкая укорененность в жизни Церкви, при всей широте научного кругозора. Это была духовная лаборатория, там - шумная арена, где нужно было учиться выступать в защиту своих религиозных и философских убеждений» (Арсеньев. 2013. С. 59). Если Об-во находилось «около церковных стен», то К. и. х. п. находился в церковной ограде. В предреволюционную пору всеобщего духовного разброда Кружок был попыткой создать подлинно соборное единение людей, имевших цель осоления (ср.: Мк 9. 49) разлагающегося общества.